Вдвоем с ней мы пожарили моти (/лепешки из клейкого риса/) и

сварили с ними простенький суп (/суп с моти и овощами в Японии традиционно

едят на Новый год/).

Январь и февраль 1969 года были наполнены событиями.

В конце января у Штурмовика температура поднялась до сорока, и он слег. В

результате сорвалось мое свидание с Наоко. Я ценой больших усилий достал два

пригласительных на концерт, и мы с Наоко договорились на него пойти. Оркестр

исполнял 4-ю симфонию Брамса, которую она очень любила, и она очень этого

ждала.

Однако Штурмовик метался на кровати и выглядел из рук вон плохо, и я не мог

его бросить и уйти. А вместо меня за ним остаться ухаживать было некому. Я

купил льда, сделал компресс из нескольких виниловых пакетов, вложив их один

в другой, и положил ему на лоб, холодным полотенцем вытирал ему пот, каждый

час измерял температуру и менял на нем рубашки.

Тем не менее жар весь день не спадал. Однако на следующий день он вскочил и,

как ни в чем не бывало, начал делать зарядку. Я измерил ему температуру,

было 36.2. Я глазам не верил.

- Ничего не понимаю, сроду никогда так не температурил, - сказал Штурмовик

таким тоном, будто я был в этом виноват.

- Но у тебя же был жар, - ответил я, злясь. И показал ему два билета,

пропавших благодаря его болезни.

- Но это же пригласительные, так что все нормально, - сказал Штурмовик. Я

хотел было выкинуть его радио в окно, но тут у меня в голове заломило, и я

заполз обратно в постель и заснул.

В феврале несколько раз шел снег.

В конце февраля я подрался из-за какой-то ерунды. Ударил старшекурсника с

моего этажа, а он ударился головой о стену. Сильной травмы, к счастью, не

получилось, а Нагасава все хорошо уладил, но меня вызвали к коменданту и

сделали выговор, и после этого моя жизнь в общежитии, естествено,

осложнилась.

Так закончился один учебный год и началась весна. Я недобрал баллов по

нескольким предметам. По остальным результаты тоже были не блестящие.