У

меня-то груди считай что и нет. Мы поэтому постоянно одеждой менялись.

Вернее даже, считай, совместно пользовались вдвоем.

Я заново пригляделся к фигуре Рэйко. И верно, ни ростом, ни телосложением

она от Наоко сильно не отличалась. Очертания лица, тонкие запястья создавали

впечатление, что Рэйко более сухощава, чем Наоко, но приглядевшись, я

увидел, что телосложение ее было покрепче, чем можно было ожидать.

- И брюки тоже, и пиджак, все от Наоко. Тебе неприятно, что я на себе вещи

Наоко ношу?

- Нет. Да и Наоко бы порадовалась, что кто-то их носит. Тем более вы.

- Так странно, - сказала она и тихо щелкнула пальцами, словно по привычке. -

Наоко никому никакого предсмертного послания не оставила, но вот об одежде

вот записку оставила. На листке буммаги черкнула всего одну строчку, она на

письменном столе лежала. "Всю одежду отдайте Рэйко." Странная девочка, не

считаешь? Как можно было вспоминать про какую-то одежду, когда собираешься

прямо сейчас умереть? Не все ли равно, что с одеждой будет? Ведь куча других

вещей должна быть, о которых хотелось бы сказать.

- А может ничего и не было.

Рэйко глубоко о чем-то задумалась, продолжая курить.

- М-м, хочешь с самого начала послушать, как все было?

- Расскажите, - сказал я.

- По результата обследования в больнице был сделан вывод, что Наоко

находится на стадии выздоровления, но будет лучше основательно подвергнуть

ее активному лечению, хотя бы ради будущего. Поэтому Наоко была переведена в

ту больницу в Осака с целью более длительного лечения. До этого момента я

наверняка написала тебе в письме. Я его где-то восьмого октября, кажется,

отправила.

- То письмо я читал.

- Двадцать четвертого августа Наоко позвонила ее мать и спросила, не

возражаю ли я, если Наоко приедет к ней. Сказала, что она хочет сама

разобрать ее вещи, а если возможно, то и поспать вместе со мной одну ночь.

Я, понятно, согласилась. Я тоже безумно хотела увидеть Наоко, поговорить с

ней.