Распространяемая ею сила была крошечной, но
вызывала отклик в душе собеседника.
Пока мы ехали на такси до Сибуя, я все время наблюдал за ней и пытался
понять, что представлял из себя тот эмоциональный всплеск, который она
поднимала в моей душе. Но понять, что это было, мне так и не удалось.
Лишь спустя двенадцать или тринадцать лет я осознал, что это было. Я был на
улице Santa Fe в штате Нью-Мексико, чтобы взять интервью у какого-то
художника, и на закате дня зашел в пиццерию поблизости и смотрел на
прекрасное, словно чудо, заходящее солнце, жуя пиццу и запивая ее пивом.
Весь мир окрасился красным цветом. Все, что было доступно моему взгляду,
вплоть до моей руки, тарелки, стола, окрасилось красным цветом. Все предметы
были одинакового нежно-алого цвета, точно их окатили с головы до ног соком
каких-то экзотических фруктов.
Среди этого ошеломительного предзакатного сияния я внезапно вспомнил Хацуми.
И тогда я понял, чем на самом деле был вызванный ею тогда в моей душе
водоворот. Это была невосполнимо утраченная и неспособная никогда быть
восполненной ничем радость детства.
Я уже оставил эту горячую, чистую и невинную радость где-то далеко в прошлом
и очень долгое время прожил, даже не вспоминая о том, что она когда
существовала во мне. То, что расшевелила во мне Хацуми, было долгое время
спящей внутри меня "частью меня самого". Когда я осознал это, мне стало
грустно до слез. Она была по-настоящему, по-настоящему особенной женщиной.
Кто-нибудь обязан был спасти ее, все равно как.
Но ни я, ни Нагасава не смогли ее спасти. Хацуми - как рассказывали мне
многие люди - достигнув какого-то этапа в жизни, точно вдруг что-то осознав,
покончила с собой. Спустя два года после того, как Нагасава уехал в
Германию, она вышла замуж за другого, а спустя еще два года вскрыла себе
вены бритвой.
Человеком, сообщившим мне о ее смерти, был, конечно же, Нагасава.
|