Преподаватель сказал, что он не

считает, что в мире на данный момент есть проблемы серьезнее греческих

трагедий, но поскольку говорить им что-то бесполезно, то пусть поступают,

как им хочется. Затем спустился вниз, взявшись за угол кафедры, и ушел из

аудитории, подволакивая ногу, опираясь на клюку.

Пока высокий раздавал листовки, круглолицый залез на кафедру и произнес

речь. В листовках специфическим упрощенным стилем, использовавшимся для

краткого изложения сути идеологических учений, было написано : "Стереть в

порошок очковтирательские выборы ректора", "Объединить все силы в новой

общеуниверситетской студенческой забастовке", "Повернуть вспять курс

Японская империя = союз производства и науки".

Идеи выдвигались блестящие, особых возражений к содержанию тоже не было, но

текст был неубедительным. Ни доверия он не внушал, ни увлечь ничем не мог.

Речь круглолицего тоже была слеплена откуда-то. Все та же старая песня. Та

же мелодия, слова чуть другие. Мне подумалось, что истинным их врагом,

похоже, было не правительство страны, а нехватка воображения.

"Пошли отсюда", сказала Мидори.

Я согласился, и мы с Мидори встали и направились к выходу из аудитории.

Круглолицый что-то мне сказал, я не расслышал, что. Мидори сказала ему :

"Пока!", и помахала ручкой.

- Так мы теперь контрреволюционные элементы? - сказала мне Мидори, когда мы

вышли из аудитории. - Если революция победит, мы с тобой на одном

телеграфном столбе будем рядышком висеть?

- Прежде, чем нас повесят, если это так срочно, надо пообедать, - весело

ответил я.

- Точно, я хочу тебя в одно место сводить, далековато, правда. Со временем

как?

- Нормально. Следующая лекция в два часа, так что время есть. Раз уж все

равно вырвались.

Мидори довезла меня на автобусе до Ёцуя.