Поэтому, если ты можешь идти вперед, я

хочу, чтобы ты шел один. Не ждал меня. Хочешь спать с другой - чтобы спал.

Не топчись из-за меня на месте, поступай так, как тебе самому хочется. А

иначе ты можешь завязнуть в моей жизни... Но я ни в коем случае тебя к этому

принуждать не хочу. Не хочу я для тебя помехой в жизни становиться. Я ведь

сказала уже, ты приезжай ко мне время от времени и помни меня всегда. Я

больше ничего не желаю.

- Но это не все, чего я желаю, - сказал я.

- Но ты одними отношениями со мной свою жизнь впустую тратишь.

- Ничего я впустую не трачу.

- Но я ведь, может, никогда не поправлюсь. И что, так и будешь ждать? десять

лет, двадцать лет, так и будешь ждать?

- Ты слишком всего боишься, - сказал я. - Темнота, сны, от которых больно,

мертвецы с их силой. Все, что тебе надо сделать, это все это забыть. Вот

забудешь об этом и сама не заметишь, как поправишься.

- Если бы я только могла забыть, - покачала головой Наоко.

- Как выпишешься отсюда, давай жить вместе, - сказал я. - Я тебя тогда и от

темноты смогу беречь, и от снов плохих, а будет больно, я тебя обниму, и

никакой Рэйко не надо будет.

Наоко крепче прижалась телом к моей руке.

- Вот бы было здорово.

Когда мы вдвоем вернулись в кафе, было без малого три. Рэйко читала книгу и

слушала по FM 2-й концерт Брамса для рояля с оркестром. Картина была весьма

впечатляющая : на краю поля, где, сколько ни гляди, не увидеть было даже

тени человека, слышалось, как радио FM играет Брамса. Рэйко насвистывала

себе под нос партию виолончели из третьей части.

- Backhaus & Bohm, - сказала Рэйко. - Я когда-то эту пластинку заигрывала

чуть не до дыр. Заиграла, говорю вам, напрочь. От нотки до нотки слушала.

Точно языком слизывала.

Мы с Наоко заказали по горячему кофе.

- Наговорились? - спросила Рэйко у Наоко.

- да, от души.

- Расскажешь все потом.