Освещенное лунным светом ее обнаженное тело было блестящим и беззащитным,

точно плоть новорожденного младенца.

Стоило ей пошевелиться - даже если движение было совсем ничтожным - и

освещенная лунным светом часть ее тела чуть заметно смещалась, и форма тени,

окрашивающей ее тело, менялась. Тени от ее округлых вздымающихся грудей и

маленьких сосков, тень во впадинке пупка и на талии, тень от волос на ее

лобке, точно вылепленная из крупных зерен - все это менялось, точно

спокойная поверхность озера под набегающей рябью.

Отчего ее тело такое совершенное, подумал я. Когда успела она обзавестись

таким совершенным телом? Куда делось то тело, которое обнимал я в ту

весеннюю ночь?

Когда в ту ночь я нежно снимал одежду с не перестававшей плакать Наоко, ее

тело оставляло у меня лишь ощущение присутствовавшего где-то в нем

несовершенства. Грудь казалась твердой, соски были похожи на какие-то

неуместные наросты, спина была неестественно напряжена.

Конечно, она была прекрасной девушкой, и тело ее было привлекательным. Оно

возбуждало мою плоть и с огромной силой влекло меня. Но обнимая ее

обнаженное тело, лаская и целуя его, я весь был охвачен ощущением его

несовершенства и незрелости.

Я хотел обнять Наоко и сказать ей так. Я сейчас занимаюсь с тобой сексом. Я

сейчас вхожу в твое тело. Но на самом деле это ничего не значит. Никаких

проблем тут нет. Это просто слияние плоти. Мы разговариваем сейчас с тобой о

том, о чем можно говорить только прикосновениями к несовершенной плоти друг

друга. Мы всего лишь делимся друг с другом своим несовершенством.

Но сказать такие вещи словами я, конечно, не мог. Я просто крепко обнимал

ее, ничего не говоря. Обнимая ее, я ощущал скребущее прикосновение чего-то

чужеродного у нее внутри, точно оставшегося там, так и не прижившись

окончательно. Это прикосновение вызывало во мне приступ любви, возбуждая

меня со страшной силой.

Но плоть ее, сидящей сейчас передо мной, была совсем иной.