Она всегда носила заколку для волос и

всегда трогала ее рукой. И ее солнечно-ясные глаза глядели в мои глаза. В

голубом халате она сидела на диване, подтянув колени к груди и уперевшись в

них подбородком.

Один за другим эти ее образы захлестывали меня, точно волна прилива, и

выбрасывали мое тело в какие-то странные места. В этих странных местах я жил

вместе с мертвыми. Там Наоко была жива, и я мог разговаривать с ней, и мы

могли обнять друг друга.

В этих местах смерть не была решающим элементом, кладущим конец жизни.

Смерть была там всего лишь одним из элементов, составляющих жизнь.

Наоко жила там в обнимку со смертью. И она сказала мне так. "Ничего

страшного, Ватанабэ. Это всего лишь смерть. Не обращай на нее внимания."

В этих местах я не чувствовал никакой грусти. Смерть оставалась смертью, а

Наоко оставалась Наоко. "Не переживай, ведь я же здесь", говорила мне Наоко,

застенчиво улыбаясь.

Такие же, как всегда, незначительные телодвижения исцеляли мою душу. И тогда

я подумал так. Если это и есть смерть, то не такая уж это и плохая штука! И

верно, говорил я Наоко, ничего такого в этом нет, чтобы умереть. "Смерть -

это всего лишь смерть. К тому же я чувствую себя очень умиротворенно,

находясь здесь", сказала Наоко в промежутке между шумом мрачных волн.

Но затем наступал отлив, и я оставался один на песчаном пляже. Не было

никаких сил, я не мог никуда идти, грусть превращалась в глубокий мрак и

окутывала меня со всех сторон. В такие минуты я часто плакал один. Я не

столько даже плакал, сколько слезы лились из глаз ручьем, точно пот.

Когда умер Кидзуки, я усвоил одну вещь из его смерти. Я усвоил ее как,

прописную истину. Или думал, что усвоил. Вот что это было:

"Смерть не находится на противоположном полюсе от жизни, а скрыта внутри

самой жизни."

Несомненно, это была истина. По мере того, как мы живем, мы одновременно

растим и свою смерть.