Несколько комнат, приготовленных мной для Наоко, были увешаны цепями, мебель

была накрыта белыми покрывалами, на окнах скопилась белесая пыль.

Большую часть дня я проводил в этих комнатах. Я думал о Кидзуки. Ну что,

Кидзуки, заполучил-таки Наоко, думал я. Ну и ладно. Все равно Наоко с самого

начала была твоей. Туда, видно, ей была и дорога.

Но в этом мире, в мире несовершенных людей, я сделал для Наоко все, что мог.

Я старался устроить для нас с Наоко новую жизнь. Ну да ничего, Кидзуки.

Забирай Наоко себе. Наоко ведь выбрала тебя. Удавилась в мрачной, как ее

собственная душа, лесной глуши.

Ну что, Кидзуки. Ты когда-то унес часть меня в царство мертвых. Я порой

чувствую себя смотрителем музея. Такого здоровенного и пустого музея без

единого посетителя. Я смотрю за ним ради себя же самого.

На четвертый день после того, как я вернулся в Токио, пришло письмо от

Рэйко. На конверте была наклеена марка срочной доставки. Содержание письма

было крайне лаконично. Беспокоится, так как никак не может со мной

связаться. Просит ей позвонить. Будет ждать в девять часов утра и вечера у

телефонного аппарата.

В девять часов вечера я набрал этот номер телефона. Не успели отзвучать

гудки, как Рэйко сняла трубку.

- Как дела? - спросила она.

- Да так себе, - сказал я.

- Ничего, если я к тебе послезавтра где-то в гости приеду?

- В смысле, в Токио, что ли?

- Ну да. Хочу с тобой поговорить спокойно.

- Значит, вы оттуда уезжаете?

- Ну а как я к тебе приеду, если отсюда не уеду? - сказала она. - Да и пора

уже уезжать. И так восемь лет уже здесь. Дольше останусь, сгнию совсем.

Не находя подходящего ответа, я некоторое время молчал.

- Я послезавтра на "Синкансэне" в двадцать минут четвертого на станцию

"Токио" приезжаю, встретишь меня? Лицо мое помнишь еще? Или, может, тебе

какая-то там Рэйко уже не интересна, раз Наоко умерла?

- Ничего подобного, - сказал я.