Мне это странным показалось, и я спросила,

зачем она их сжигает. Мало того, она ведь до той поры твои письма все время

бережно хранила, часто доставала и перечитывала. А она сказала, что

уничтожит все, что было до этого, и родится заново, и я сказала, понятно, и

сравнительно легко к этому отнеслась.

Это ведь похоже было на нее. Так что я подумала, да лишь бы она быстрее

выздоровела да зажила счастливо.

К тому же в тот день Наоко была такая милая! Настолько милая, что так и

хотелось тебе ее показать.

Потом мы, как всегда, поужинали, помылись, выпили вдвоем прибереженного

хорошего вина, я пограла на гитаре. "Битлз" играла. Те песни, что Наоко

любила: "Norwegian Wood", "Michelle".

Потом стало нам хорошо, мы выключили свет, сняли с себя, что было можно, и

легли в постель. Ночь была ужасно жаркая, мы открыли окно, но все равно было

ни ветерка. На улице было темно, словно все тушью облили, и только и слышно

было, как насекомые громко стрекочут. По-летнему пахло травой, и даже

комната была полна этого густого запаха. И вдруг Наоко начала рассказывать о

тебе. Как вы ней занимались сексом. И настолько подробно! Она очень живо

рассказывала, как ты ее раздевал, как прикасался к ней, как она намокла, как

раскрылась, как это было прекрасно. Мне стало не по себе, я ее спросила,

почему она сейчас об этом рассказывает. До этого не было такого, чтобы она

так открыто говорила о сексе. Конечно, мы с ней говорили как-то раз

откровенно о сексе в порядке своеобразной лечебной процедуры. Но о

подробностях она никогда не говорила. Стеснялась, по ее словам. А тут вдруг

ни с того, ни с сего так все свободно выкладывает, что я даже удивилась.

Наоко сказала: "Просто почему-то захотелось расказать. Но если вам не

хочется слушать, я не буду." Я сказала: "Ладно, если хочешь рассказать,

рассказывай все начистоту". Она рассказывала: "Он когда вошел в меня, мне

стало так больно и так стало жечь, что я сама с собой справиться не могла.