Лишь изредка обменивались фразами о том,

как изменились улицы Токио, как она училась в консерватории, как я ездил в

Асахигаву.

Ни слова о Наоко сказано не было. Рэйко я встретил впервые за десять

месяцев, и шагая весте с ней, я странным образом почувствовал душевное тепло

и успокоение. Я осознал, что чувствовал такое с ней и до этого.

Если припомнить, то и шагая по токийским улицам вдвоем с Наоко, я чувствовал

то же самое. Как раньше мы с Наоко вместе владели мертвецом Кидзуки, так

теперь мы с Рэйко вместе владели покойницей Наоко.

Подумав так, я вдруг потерял способность что-то говорить. Некоторое время

Рэйко говорила сама, а потом заметила, что я не раскрываю рта, и тоже

замолчала, и так мы доехали на автобусе до моей квартиры.

Солнце в этот день светило ослепительно ярко, точно как когда я ровно год

назад впервые ездил в Киото навестить Наоко. Облака были белыми и

вытянутыми, как кости, а небо высоким-высоким, точно проваливалось куда-то.

Вот и осень опять, подумал я.

Запах ветра и солнечный свет, цветущие в зарослях травы крошечные цветы и

секундные отголоски звуков говорили мне о приходе осени. С каждым разом,

когда один год сменяет другой, расстояние между мной и умершими людьми

становится все дальше. Кидзуки по-прежнему семнадцать, Наоко по-прежнему

двадцать один. Навсегда.

- В такое место приезжаешь, и на душе легче, - сказала Рэйко, оглядевшись

вокруг, выйдя из автобуса.

- Это потому что тут нету ничего, - сказал я.

Пока я проводил Рэйко через задние ворота по саду к моему домику, она не

скупилась на восторги.

- Какое тут хорошо! - сказала она. - И это все ты сделал? И полки, и стол?

- Ну да, - сказал я, закидывая чай в кипящую воду. - Это все благодаря

Штурмовику. Он из меня чистюлю сделал. Потому и хозяева меня любят. Чистоту

потому что соблюдаю.

- Ах, да! Я схожу с хозяевами поздороваюсь, - сказала Рэйко.