Когда я шутил, она смеялась, и

колебания от ее смеха передавались мне.

- Мы долго лежали так, обнимаясь.

- Как хорошо вот так лежать! - сказала она.

- Двигаться тоже неплохо, - сказал я.

- Тогда сделай это.

Я приподнял ее таз, вошел в нее поглубже и стал вращать телом, наслаждаясь

этим ощущением, а в завершение этого наслаждения кончил.

В ту ночь мы занимались любовью четыре раза. Потом она несколько раз

вздохнула и слегка вздогнула всем телом, закрыв глаза у меня на груди.

- Теперь-то уж мне всю жизнь этим можно не заниматься? - сказала она. -

Скажи, что да. Я тебя прошу. Скажи, что я уже на всю жизнь назанималась, и

больше можно не беспокоиться.

- Ну кто же это может знать наверняка? - сказал я.

Я предложил лететь самолетом, говоря, что это удобней, но она настояла, что

поедет поездом.

- Мне магистраль Сэкан нравится. А по небу летать - это же ужасно! - сказала

она. И я проводил ее до станции Уэно.

Она несла гитару в футляре, я - чемодан, а до прибытия поезда мы сидели на

скамье. Она была в том же твидовом пиджаке и белых брюках, в которых

приехала в Токио.

- Ты правда считаешь, что Асахигава неплохое место? - спросила она.

- Отличное место, - ответил я. - Я к вам приеду.

- Честно?

Я кивнул.

- Я вам писать буду.

- Что я в тебе люблю, так это твои письма. А Наоко из все сожгла... А какие

хорошие были письма!

- А что письма - бумага, - сказал я. - Сожжешь их, а что в душе осталось,

все равно останется, а что не осталось, все равно не останется, сколько их у

себя ни держи.

- Честно сказать, страшно мне. Страшно одной в Асахигава ехать. Так что ты

мне пиши. Я когда твои письма читаю, мне всегда кажется, будто ты рядом.

- Если мои письма вам помогут, я их сколько угодно напишу. Только все будет

в порядке. Уж вы-то везде со всем справитесь.

- У меня такое ощущение, будто у меня до сих пор внутри что-то находится.

Или мне кажется?

- Это все остаточные воспоминания, - сказал я, смеясь.