Кидзуки, конечно, умер, и его в этом

мире нет, но для меня ты и сейчас единственная ниточка, которая меня

связывает с внешним миром. И как Кидзуки тебя любил, я тебя тоже люблю. И

хоть мы этого и не хотели, но, может быть, мы в итоге причинили тебе боль.

Но мы и представить не могли, что так получится.

Наоко опять опустила голову и замолчала.

- Как считаете, может, какао попьем? - подала голос Рэйко.

- Ага, давайте. Хочу, - сказала Наоко.

- Я с собой брэнди привез, ничего, если я его выпью?

- Пей, конечно, - сказала Рэйко. - А мне нальешь?

- Ну конечно! - смеясь, ответил я.

Рэйко принесла два стакана, и мы с ней чокнулись ими. Потом Рэйко пошла на

кухню и сварила какао.

- Может, про что-нибудь повеселее поговорим? - сказала Наоко.

Но тем для веселого разговора у меня не было. Подумалось с грустью, что

здорово было бы, если бы Штурмовик так и жил со мной. Что с ним бы всегда

что-нибудь случалось, и когда все вместе вспоминали бы об этом, всем бы было

весело.

Я стал длинно и нудно рассказывать, какая грязь у нас в общежитии. Грязь

была такая, что меня даже рассказ об этом раздражал, а они обе держались за

животы от смеха, точно такие истории были им в диковинку. Потом Рэйко

изобразила движения больных какими-то психическими болезнями. Это тоже было

весьма забавно.

В одиннадцать часов Наоко начала зевать, и Рэйко разложила диван и принесла

для меня простынь, одеяло и подушку.

- Ночью пойдешь насиловать, не перепутай, - сказала Рэйко. - Наоко - та, что

на кровати слева, без морщин.

- Неправда, моя справа, - сказала Наоко.

- Значит так. Я договорилась, чтобы завтра можно было несколько часов из

расписания пропустить, так что устроим вместе пикник.