И лифчик был не подростковый, а самый настоящий взрослый, и

притом довольно дорогой. Но кому какая, в принципе, разница? В общем, я

продолжала ей спину массировать. Она без конца повторяла : "Извините меня, я

как дура какая-то, извините", а я ей все время повторяла : "да ничего,

ничего".

Рэйко стряхнула пепел сигареты себе под ноги. К тому времени я тоже уже

прекратил таскать в рот виноград и весь был поглощен ее рассказом.

- Потом еще через какое-то время она завсхлипывала и начала плакать. "Ну ты

чего это?", спрашиваю. "Ничего." "Как так ничего? А ну, давай рассказывай."

"Иногда так бывает. Сама ничего поделать не могу. Одиноко, тоскливо,

довериться некому. И не интересую я никого. Вот со мной так и происходит. И

сплю ночью плохо, и есть почти ничего не могу. Мне только когда я с вами

хорошо." "Ну расскажи, в чем дело, давай послушаем."

Она сказала, что дома ей плохо. Родителей она не любит, родители ее также не

любят. У отца есть другая женщина, и он домой практически не приходит, мать

из-за этого наполовину выжила из ума, срывает нервы на ней, и ей каждый день

от нее достается. Что ей из-за этого домой идти страшно. Сказала так и

плачет навзрыд. Красивые глазки ее слез полны. Глядя на такое, у самого

господа бога, наверное, комок в груди стал бы. И я ей так сказала. Если тебе

так страшно домой идти, то приходи к нам домой не только на занятия, но и в

другое время. Сказала так, а она на меня прямо виснет и говорит : "Простите

меня, пожалуйста, если бы не вы, я не знаю, что бы я делала. Не бросайте

меня, пожалуйста. Если и вы меня бросите, мне совсем тогда пойти некуда

будет."

Я не знала что делать, прижала ее голову к себе, погладила. "Ладно", говорю.

А она в это время уже мне руку вот так за спину завела и гладит меня. И

тогда понемногу, понемногу какое-то странное ощущение у меня появилось.

Будто тело становится горячим-горячим.