И до самого последнего времени я о ней практически даже не

вспоминал.

Это была очень чистая девушка. Но в то время я воспринимал эту чистоту как

совершенно само собой разумеющуюся вещь и почти на нее и не оглядывался. Я

подумал, что-то она сейчас делает, простила ли она меня?

Я почувствовал себя ужасно паршиво и проблевался рядом с лодкой. Голова

трещала от перепоя, и было стыдно за то, что я соврал рыбаку и взял у него

деньги. Подумалось, что можно бы и потихоньку возвращаться в Токио.

Невозможно было продолжать и продолжать заниматься этим.

Свернув спальник и уложив его в рюкзак, я взвалил его на плечи и дошел пешко

до станции государственной железной дороги и спросил у работника станции,

как мне сейчас лучше будет доехать до Токио. Он посмотрел на расписание и

объяснил, что если сразу пересеть на ночной поезд, можно у утру добраться до

Осака, а оттуда на до Токио идет "Синкансэн". Я поблагодарил его и купил

билет до Токио на пять тысяч иен, полученные от рыбака.

Дожидаясь поезда, я купил газету и посмотрел на дату. Там было выбито: 2-е

октября 1970 года. Выходило, что я путешествовал ровно месяц. Я подумал, что

как-то надо возвращаться в реальный мир.

Месяц скитаний не успокоил моих нервов и не облегчил шока от смерти Наоко. В

Токио я вернулся в состоянии, мало изменившемся по сравнению с месяцем

ранее.

Мидори я не мог даже позвонить. Я не знал, как с ней заговорить. Что надо

сказать? Все кончилось, давай жить вдвоем счастливо... Так, что ли? Конечно,

так я сказать не мог.

Но как бы я ни говорил, какими бы выражениями ни воспользовался,

действительность, о которой необходимо было сказать, была в итоге одна.

Наоко умерла, Мидори осталась. Наоко превратилась в белый прах, Мидори

осталась живым человеком. Я почувствовал себя полным дерьмом.

Вернувшись в Токио, я опять несколько дней провел один, заперевшись в

комнате.

Большая часть моих воспоминаний относилась не к живым, а к мертвым.