"Еще как,

прямо тащится," - сообразительно отвечал я, и кто-то повесил на этот раз

фотографию снежных горных вершин. Каждый раз, когда картинка менялась,

Штурмовик приходил в сильное замешательство.

- Ну кто это м-м-мог сделать? - восклицал он.

- А что, нормально же. Вон фотки какие все классные. Спасибо надо сказать,

какая разница, кто? - утешал я его.

- Конечно, но все равно неприятно, - говорил он.

Когда я рассказывал такие истории про Штурмовика, Наоко неизменно хохотала.

Я часто рассказывал ей о нем, так как смеялась она совсем редко, хотя по

правде сказать, делать его героем анекдотов мне особого удовольствия не

доставляло.

Он был всего лишь черезчур прямолинеен, третий сын из семьи с не очень

большим достатком. У него была маленькая мечта в жизни - рисовать карты.

Кому придет в голову смеяться над этим?

Тем не менее "анекдоты от Штурмовика" уже вовсю ходили по общежитию, и я

ничего с этим поделать не мог, как бы ни хотел. Да и мне было всегда приятно

видеть Наоко смеющейся. И я продолжал подкидывать зубоскалам истории про

своего соседа.

Только раз Наоко спросила меня, есть ли у меня подруга. Я рассказал ей о

девушке, с которой расстался. Хорошая, мол, девушка, и спать с ней было

хорошо, и сейчас иногда скучаю по ней, но отчего-то не сошлись характерами.

Такое чувство, что у меня в душе твердый панцирь, и лишь очень немногие

могут его пробить и забраться внутрь, сказал я. Наверное, сказал я, потому и

не получается у меня никого полюбить как следует.

- Ты никогда никого не любил? - спросила она.

- Никогда.

Больше она ничего не спрашивала.

Закончилась осень, холодный ветер пронизывал улицы, а она иногда

прислонялась к моей руке. Сквозь ее длинное пальто с капюшоном я чувствовал,

как она дышит. Она опиралась своей рукой о мою, клала руку в карман моего

пальто, а когда было совсем холодно, дрожала, ухватившись за мою руку. Но не

боле того.