Это был самый страстный стон, какой издает

женщина, когда кончает, из всех, что я до этого слышал.

Когда все закончилось, я спросил ее, почему она не спала с Кидзуки. Не надо

было ее об этом спрашивать, она отняла руки от моего тела и опять начала

беззвучно плакать. Я вытащил из шкафа в стене одеяло и уложил ее. А сам

закурил, глядя на льющий без конца апрельский дождь.

Утром погода прояснилась. Наоко спала спиной ко мне. Может, она так и не

заснула вовсе. Спала она или нет, но губы ее забыли все слова, а тело было

неподвижно, точно окаменело. Я несколько раз пытался с ней заговорить, но

она не отвечала и не шевелилась. Какое-то время я смотрел на ее обнаженное,

как и вся она, плечо, потом сдался и решил вставать.

На полу комнаты валялись со вчерашнего дня конверты пластинок, стаканы,

бутылки из-под виски, пепельницы. На столике стояли остатки помятого торта,

примерно половина. Было такое чувство, точно время там остановилось и не

двигалось. Я прибрал все с пола и опрокинул в себя пару стаканов воды из-под

крана.

На письменном столе лежали словарь и таблица спряжения французских глаголов.

На стене перед столом висел календарь. Календарь был чистый. Ни особых

надписей, ни пометок на нем не было.

Я подобрал валявшуюся на полу одежду и оделся. Рубашка на груди все еще была

прохладной и влажной. Поднеся ее поближе к лицу, я почувствовал запах Наоко.

Я взял лист бумаги с ее стола и написал, что хотел бы спокойно поговорить с

ней, когда она успокоится, поэтому прошу позвонить мне на днях, поздравляю с

днем рожденья. Потом еще разок взглянул на ее плечо, вышел из квариры и

тихонько закрыл за собой дверь.

Прошла неделя, но звонка все не было. Телефон в квартире Наоко не отвечал,

поэтому в воскресенье я с утра поехал к ней на Кокубундзи. Но ее там не

было, даже табличка с двери исчезла. На окнах были наглухо закрыты даже

наружные ставни. Я спросил управляющего, тот ответил, что она уже три дня

как переехала.