Другая после того, как мы позанимались сексом, захотела

все обо мне узнать.

Спрашивала меня, сколько у меня женщин было, откуда я, в каком универе

учусь, какую музыку слушаю, читал ли когда-нибудь книги Дадзаи Осаму, куда

бы хотел съездить за границу, не думаю ли, что у меня соски крупнее, чем у

других, короче, все подряд.

Я отвечал ей, как мог, потом заснул. А когда проснулся, она сказала, что

хочет со мной позавтракать вместе. Я вместе с ней пошел в кафе и съел

невкусный тост с невкусным яйцом и выпил невкусный кофе, которые были в

утреннем меню.

Все это время она мне задавала вопросы. Кем работает отец, как учился в

школе, когда день рожденья, пробовал ли есть лягушек. У меня начала болеть

голова, и после завтрака я сказал, что мне пора потихоньку на работу.

- Ну че, может, встретимся еще? - настаивала она, неудовлетворенная.

- Жизнь большая, как-нибудь еще встретимся, - ответил я и ушел.

А оставшись один, задумался над опостылевшим уже вопросом : "Да чем это я

вообще занимаюсь?" Подумалось, что сейчас не время для таких развлечений. Но

и не делать этого я не мог. Тело мое изголодалось и жаждало женщины.

Находясь вместе с этими девицами, я все равно не мог без конца не вспоминать

Наоко.

Я вспоминал обнаженное тело Наоко, смутно белеющее в темноте, ее вздох, звук

дождя. И чем больше я это вспоминал, тем сильнее чувствовался голод в моем

теле. Я один залезал на крышу, пил виски и думал, куда же мне надо идти.

В начале июля от Наоко пришло письмо. Письмо было недлинное.

"Извини, что ответ пишу поздно. Но постарайся понять. Много времени ушло,

пока смогла что-то написать. Да и это письмо переписываю уже раз десятый.

Для меня письма писать - это каторга.

Напишу сразу о самом главном. Решила взять академический на год, так как

по-другому тогда не могла. Написала "тогда", хотя думаю, что вряд ли вернусь

в университет вообще.